Родина моих предков – Белоруссия. Моя семья жила в деревне Туровля Полоцкого района Витебской области. Накануне войны, дед поставил новый дом. Ему было 30 лет, в 1940- м родилась его младшая дочь – Тамара, он был тогда моложе, чем я сейчас. На долю моей семьи выпали такие испытания, что я не смогу о них забыть, пока я жива.

По рассказам дедушки, приближение войны ощущалось просто физически: была аномально теплая и ранняя весна, активное солнце жгло землю. Все разговоры на селе были только о приближающейся войне, появилось много каких-то подозрительных переселенцев, как позже оказалось – шпионов и диверсантов, засланных на территорию приграничных территорий СССР с вполне конкретными целями – подготовиться к приему немцев. Когда они пришли, то у них сразу были списки неблагонадежных: коммунистов, активистов, евреев - тех, кто подлежал уничтожению в первую очередь.

Моей маме тогда было 5 лет, и она с детской непосредственностью запомнила страшные подробности происходящего. Она помнит 22 июня 1941 года отчетливо: у сельсовета собрался народ, женщины плакали, некоторые выли в голос, хмурые мужчины прятали глаз. Домой возвращались молча, маму вел за руку мой дед, и хотя она не поняла смысл слов, сказанных диктором радио, но, буквально, кожей почувствовала приближающуюся большую беду и сильней прижалась к отцу, словно предчувствуя скорое расставание. Она будет помнить тепло его руки и запах. 23 июня мужиков собрали и пешком отправили в Полоцк. На семейном совете решили никуда не уезжать.

Потом в направлении на восток полетели армады бомбардировщиков. Земля и небо гудели от их страшного воя, не предвещая ничего хорошего. Из магазинов вдруг пропали все продукты, ну, сначала, соль и спички – это видно заложено в генетической памяти людей на подсознательном уровне, а потом даже и те товары, что до войны казались дорогими и ненужными. На четвертый день утром в село пришли немцы, небольшая часть их осталась, а длинная колонна растянулась надолго, они шли и шли на восток, с песнями и шутками, их оружие ярко блестело на солнце. Мама смотрела на них из окна. Под вечер в дом пришли жандармы и объявили моей бабушке Насте, что немецкое командование забирает дом для военных нужд, разрешили взять только одежду и немного посуды. Ничего ей не оставалось, как с тремя детьми перебраться жить в баню.

Если у кого-то и были надежды, что немцы не тронут мирное население, то новые хозяева жизни быстро дали знать, что они напрасны. В дом начали приводить односельчан, чьи фамилии значились в шпионских списках. Людей били и во дворе, и в доме, их страшные крики раздирали душу. Тела убитых не отдавали родственникам и заставляли закапывать прямо здесь же на огороде.

К концу второй недели по «сарафанному бабьему радио» стало известно, что деревенские мужики попали в окружение и находятся в лагере для военнопленных в нескольких десятках верст от Туровли. Моя прабабушка Мария и бабушка Настя пошли пешком искать деда. Детей оставили у родственников. Как рассказывал потом Петр Акимович, в Полоцке царил хаос и неразбериха. Люди на подводах и грузовиках вывозили семьи и вещи. Железную дорогу уже бомбили. Из обрывков разговоров стало известно, что немцы находятся уже в нескольких сотнях километров. В военкомате мужиков приписали к какой-то части, выдали обмундирование и оружие из расчета одна винтовка на четверых, патронов к ним не дали вообще.  Они вышли из Полоцка. Командир части сдал их немцам, весь полк сразу, все прошло без единого выстрела. Немцы вооруженные автоматами взяли их в окружение, под открытым небом на поле огородили клочок колючей проволокой и загнали туда всех, как скот. Обращались исключительно «Швайн». Расстреляли командиров отделений, коммунистов, евреев, и тех, кто просто роптал. Расстреляли и бросили тут же среди живых. Дедушка не любил вспоминать это, и теперь я знаю почему. От той крайней меры отчаяния своего положения и бессилия что-либо изменить, - унизительных чувств, для мужчин - тем более. Пошли дожди, люди стали умирать от ран,  инфекций и голода. Немцы давали им только воду и немного сухих отрубей. Когда к лагерю пришли его теща и жена, он был совсем истощен и думал, что неминуемый конец уже близок. Кормить пленных запрещали, прабабушка, оставив мою бабушку в лесу (а вдруг обеих убьют – а как же дети) подходила к охранникам, за колечко, или сережку, просила покормить немного зятя.  Принесенную еду проталкивала небольшими кусочками прямо через сетку. За неделю такой ночной подкормки он немного окреп, и ножичком, тайно переданным ему с едой, сделал с товарищем подкоп под проволокой, так они   убежали в лес. Он больше никогда не видел тех людей, которые сидели вместе с ним в том лагере военнопленных, он считал, что они все там погибли.

Потом был партизанский отряд и битва не на жизнь, а на смерть. За поддержку партизан, карательный отряд немцев сжег Туровлю дотла, а большую часть жителей расстреляли в лесу за деревней. Те, кто успел убежать в лес, вырыли землянки и в них жили. До весны 1944 года жила в такой землянке и моя мама, девочка 9 лет.

Наш род заплатил кровью за свободу и мирную жизнь, мою и моих детей. Расстреляна немцами моя прабабушка Мария, в 42-м, когда в лесу, где они прятались, была облава. Прадед Аким пропал вез вести, как и мужья сестер моего дедушки Петра. В 41-м расстреляна сестра моего деда, за что и при каких обстоятельствах никто не знает и поныне. У нее осталось трое детей мал-мала меньше. Малышей взяла дедушкина сестра Наталья и сохранила их вместе со своими пятью до конца войны. Дед дошел до Кенигсберга и был демобилизован только в 1946 году.

Слава воинам победителям, которые спасли нашу землю от нашествия, слава тем, кто пережил ужасы оккупации и сохранил детей – будущее поколение, слава жителям блокадного Ленинграда, слава труженикам тыла, которые терпели лишения и работали из последних сил, чтобы обеспечить армию всем необходимым. Слава народу, победившему тотальное зло, грозящее полным истреблением.

Приходится жалеть о том, что победители нынче живут хуже, чем побежденные. Обидно за стариков до слез. Они боролись за выживание всю жизнь и продолжают бороться до сих пор. Государственные займы обесценили их труд после войны, денежные реформы 1961, 1991 годов оставили их без накоплений. Нищенская пенсия ставит их на грань бедности, где нельзя позволить себе не то, что поездку к родным в другой город, а даже покупку товаров первой необходимости. Реформа в здравоохранении сделала для них медицину платной почти по всем направлениям. 

У моей мамы рабочий стаж – 58 лет (уму непостижимо, пошла работать на производство в 14 лет). 2 года назад она еще работала, заболело сердце, участковая из 2-ой поликлиники не дала направления к кардиологу - равнодушная, ценящая только комфорт баба,  сказала ей, что так сердце болеть не может. Пришлось идти лечиться платно в поликлиническом отделении тюменской Медицинской академии. С направлением врача оттуда с приступом острой сердечной недостаточности на скорой была отправлена во 2-ую больницу. Врач в приемной, пряча глаза, сказал мне, что мест нет. Платно в критическом состоянии была положена в тюменский кардиоцентр.

И все же.. 9 мая – особый день, со слезами на глазах. Сегодня первый тост- «За Победу. Чтобы никогда не было войны!». Второй – «За наших стариков и детей, за прошлое, которое свято и его нельзя забывать, и за будущее, которое надо беречь ради жизни на земле».

Лариса Некрасова, внучка